Вёртер Бух

Сатана снимает маску

Так будут обозначены комментарии Яра

Так дополнения от Фантома

А так мои на них ответы.

– Русских христиан поскреби как следует, обнаружишь родян. Даже скрести не надо, и так просвечивает… Ю. А. Никитин "Откровение"

ВСТУПЛЕНИЕ

Летней ночью, в пряном и теплом воздухе Луна поднимается над миром, желтая, словно огромный апельсин, наполненная золотистым сиянием. Ее мягкий медвяный свет успокаивает и в то же время завораживает, хочется запрокинуть голову и завыть, сливаясь с чем-то древним, но бесконечно родным и близким. В воздухе витает аромат тайны, все вокруг будто бы пронизано колдовством. Именно в такие ночи, как утверждают христиане, Дьявол шлет искушение правоверным людям, толкая их на путь греха и гибели души. Он искусный обольститель и в то же время ужасный палач, карающий грешников в аду. Его ненавидят и боятся, ему поклоняются, от него ждут помощи, поэты воспевают его образ… Казалось бы, что может быть архаичней и древней архангела Сатанаэля (-ила) которого Отец наш Всевышний изгнал с небес за непомерную гордыню? Или змея-искусителя, заставившего Еву сорвать и надкусить запретный плод? Между тем, чем больше я знакомился с литературой по этому вопросу, тем больше убеждался, что образ этот в христианстве собирателен и, во многом (если не во всем), высосан из пальца. Следуя принципу "Кто не с нами, тот против нас", священники того времени валили в одну кучу религии других народов, поклонявшихся другим богам. Показательно весьма то, что даже религиозного реформатора Мартина Лютера, католики считали сыном Сатаны. Это как история с пентаграммой. Изначально это был символ мудрости и отвращения злых духов, но теперь, после идейной обработки, какие чувства вызывает он у простого обывателя, не говоря про верующего?

Но архетип Сатаны, как существа гордого и протестующего, безусловно полезен. Дьяволопоклонниками и еретиками называли тех, кто пытался пересмотреть существующую доктрину мира. Искореняли всех, отличающихся от среднестадного. Когда какой-то придурок в папской тиаре написал, что женщины легче сорока пяти килограмм ведьмы, т. к. метла, якобы не способна поднять вес больший, угадайте, что стало с миниатюрными женщинами в Европе? Церковь боялась людей думающих, так как они способны были подорвать ее могущество. Крупнейших ученых того времени жгли на кострах, как еретиков и дьяволопоклонников. А многие закрытые организации, имевшие свое видение мира, огульно приписывались "Святой Церковью" к сатанистам и дьяволопоклонникам (розенкрейцеры, тамплиеры). Так имя Сатаны стало гордым лозунгом, под которым собирались все инакомыслящие, готовые дать отпор засилью церкви в светской жизни общества. Например Вольтер открыто называл своих друзей и единомышленников "братьями во Вельзевуле". А Кардуччи, прославил его (не Вольтера) в своем гимне:

Будь славен Сатана,
Восстанья сила,
Величье разума
И мщенье мысли.
Тебе – моления
И дым кадильный;
Поповский Егова
Тобой низринут.

(перевод взят из книги Амфитеатрова "Дьявол".)

Безусловно, все это хорошо. Но говорить о том, что все эти люди верили в Сатану, как в некого парня с рогами, который насылает греховные думки, было бы нелепо. Для них это был просто ОБРАЗ (семьдесят вторым шрифтом). Если бы в Европе на тот момент было засилье ислама, то все передовые люди были бы ну, скажем, шайтанистами. Хотя, перефразируя одну известную фразу: "если бы черта не было, его следовало бы придумать". Еще не факт, что общество не нуждается в церковном институте. Не все хотят думать, многие хотят верить. И здесь в образе злого (по христианским меркам) Сатаны чувствуется острая нужда. Он бы сдерживал людей от проступков. Ведь боженька добрый, он простит. А Дьявол – нет. Наоборот, он с наслаждением воткнет в жопу трезубец и потащит к сковороде. Средство сдерживать плебс, по-моему, вполне хорошее. Единственное, что хотелось бы, чтобы церковь не пыталась навесить свое черно-белое восприятие мира всем, а занималась только теми, кто этого хочет. Но она всегда стремится опорочить гордый архетип в глазах всего мира. И вот тут начинает проявляться "маска" Сатаны.

ГЛАВА 1. МАСКА

Еще у ранних христиан не было понятия "Сатана", как имени собственного, оно было нарицательным: "сатан", то есть враг, противник. В Священном Писании слово "сатана" употребляется в Ветхом Завете 26, а в Новом 36 раз, но по большей части как имя нарицательное или вообще наречие (взято из статьи Руслана Хазарзара "Сатана в Библии", расположенной на (http.//warrax.net), в то время, как Библия (синодальный перевод) это не только 925 страниц Ветхого Завета, но и 292 Нового, включая Псалтирь. Итого: 1217 страниц, в которых слово "сатан" (прошу заметить, во всех его значениях!) проявляется с периодичностью 1 раз на 20 страниц. Согласитесь, негусто для религии, провозгласившей лозунгом борьбу с этим самым Сатаной. После такого начинаешь задумываться: "А был ли мальчик?". Далее, в Ветхом Завете встречается "hasatan" (посчитанное вместе с "сатаном", "ль'сатаном" и проч. тем же Русланом Хазарзаром) в значении аналогичном предыдущему. В латинском переводе ему же соответствует "diabolus" восходящее к более архаичному греческому "ά" имеющему то же значение. Если же мы внимательно поглядим в алфавит греков, то увидим, что у них нет буквы "в". Таким образом, вполне возможны замещения типа: "Вавилон" – "Бабилон", "Вив(ф)лиотека" – "Библиотека"(это пригодится нам впоследствии). Более того, слова, заимствованные у других языков, греки, как народ цивилизованный и считавший себя прямыми потомками богов, прямо и безапелляционно переиначивали на свой лад (А чтобы меня не обвинили в голословности: "Bartholomey" – Варфоломей, "Babylon" – Вавилон, "Texas" – Техас; это современный английский). А слова заимствованные были несмотря ни на что. И лучшее тому подтверждение тот же самый "satan", ведь христианство появилось в Византийской Империи позже, чем в Израиле. Тут все очень необычно. С одной стороны мы видим, что слово не является именем собственным, т. к. свободно переводится, не имеет никаких добавочных суффиксов и окончаний, а с другой стороны, раз греки взяли свое слово, в корне отличное по звучанию, значит, у них УЖЕ имелось божество со сходными функциями (!).

Имя собственное Виктория тоже отлично переводится… А то, что слова до неузнаваемости переиначивали, то и это нормальное явление.

Кстати, то, сколько раз слово «сатана» употребляется в Библии, еще не о чем не говорит. Ведь это все-таки книга не о борьбе двух противоположностей (боевик?), а жизнеописание сына божьего и трактовка основных принципов христианства, включающих в себя любые мелочи, вплоть до бытовых.

А вот заслушайте-ка цитатку: "Через весь Новый Завет красной нитью проходит великое противостояние Бога и Сатаны – сил добра и зла. К тому же такая точка зрения поддерживается каждым из писателей этой части Библии" The New Bible Dictionary – на мой взгляд, достаточно христианский источник

Глупо было бы, если бы рядовой верующий думал каждый день не о боге своем, не о страшном суде, а о Сатане. Хотя, и с моим утверждением можно поспорить. Ведь заставляют же верующих (особенно католиков) постоянно думать об Аде, как о месте мучений за свои грехи. А от Ада до Сатаны

Вот-вот! Тем более именно католики сделали из Сатаны чудовище, которое по справедливым утверждениям казалось людям гораздо более могущественным, чем сам Бог!

Если смотреть далее, то мы увидим, что Бог свергает Нечистого с Небес на землю (раньше здесь была ссылка на главы из Иезекиля, но, прочитав ее повнимательнее, я понял, что говорит он это не о Сатане, а о царе Тирском. То же самое можно сказать о всех хрестоматийных ссылках, которые приводят священники, да и вообще, о всех таких местах. Везде говорится о каком-либо царьке, из местных, либо о зарвавшемся не в меру попике). Тогда, у меня возник вопрос: "а чего это вдруг Бог сверг Дьявола? Было ли это свержение описано в Библии вообще? А если его не было, то зачем церковники его придумали?". Оказалось очень просто. Это еще одна из "масок" Сатаны. Миф свержения, поражения, падения, есть коренной миф для практически любой религии мира. Христианство, хотя и искореняло все остальные религии, но это не мешало взять очень многое от них, для наилучшей ассимиляции паствы. Вот и придумали мотив свержения увязать с Библией, и ссылок надавали соответствующих (ну, там, Исайя, Иезекиль). Хотя есть один пример, связанный конкретно со "злым духом" это "Откровение Иоанна Богослова" глава 12 стихи с 7 по 9:

7 И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них,
8 но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе.
9 И низвержен был великий дракон, древний змей, называемый дьяволом и сатаной, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.

Но он не противоречит основной идее, так как написан позже всех остальных, а если верить книге Владимира Борисовича Авдеева "Преодоление христианства" размещенной на (http.//warrax.net), то разного рода "апокалипсисы" в то время были чем-то вроде популярной беллетристики. Проанализируем это место на пальцах: меняем "Михаил и Ангелы его" на "Перун и дружина его", "Индра и войско его", а "дракон" на "Беллерос", "Чудо-Юдо", и получаем миф универсальный для любой религии. Причем, что характерно, во всех религиях такие понятия как свет, добро, жизнь связывали с небом, а тьму, зло, смерть с землей (1). Ригведа, из гимна Индре:

" - он убил дракона, он пробуравил воды,
он рассек чресла гор."

Но христиане добавили немного отсебятины в этот миф, бесспорно. Они назвали Дракона (Сатану, Дьявола) обольстителем вселенной, в то время как язычники, имевшие гораздо более здоровое отношение к половому вопросу, приписывали ему только кражи скота, или запирательство вод (!).

Другой интересный вопрос – почему Бог, обладая силой Своей не может победить Дьявола окончательно и бесповоротно? Ведь на вечной борьбе До-бра со Злом зиждутся основные догматы христианства и все христиане счи-тают, что во время последней битвы победит обязательно "добро", а "зло" будет низвержено и умерщвлено и наступит благословенная эпоха праведни-ков. Не может? С христианской точки зрения смешно. Не хочет? Глупо.

Весьма интересно, что Дьявол предстает перед людьми иногда в обличье медведя или чаще (как уже упоминалось) дракона. И эти обличья были именно первоначальными, далее я объясню почему.

К интересным фактам можно присовокупить также, что Дьявол обитает в аду, который первоначально находился под землей, а Дьяволу отводилась роль царя мертвых, ВЛАСтителя мертвых душ. Также Дьявола считали властителем мудрости, или сокровищ иного плана, поэтому многие постоянно просили у него каких либо материальных благ, но так, как в христианской традиции Дьяволу отводили место незавидное, плюс в связи с имеющейся личиной змея (василиска, дракона) звание отпетого лжеца. Поэтому все сокровища, даренные им, обычно, поутру превращались либо в дерьмо, либо исчезали. Кстати, непонятно почему ветхозаветного змея считают Дьяволом, либо его посланцем, я лично (да и не только я), сколько не искал, не мог найти прямого указания. Желающих поискать самостоятельно отсылаю к Первой Книге Моисеевой (христианам: вот только не надо про иносказания! Там же четко написано: "Змей был хитрее зверей полевых…". И все!). Кроме того, Дьявол никогда не давал сокровищ просто так, он требовал в обмен на них душу. Причем обычно обманывал своего визави (здесь тоже, из под крыльев христианского беса проглядывает уголок древнейшего мифа; проглядывает незаметно, но оч-ч-чень настойчиво).

Еще меня постоянно беспокоил вопрос: как у Дьявола могли совмещаться такие несовместимые функции, как наказание грешников и одновременно склонение людей к греху? Это все равно, что в дрессировке собаки дать команду: "Дай лапу!", а когда она даст, вместо угощения съездить ее палкой по морде. Часто она вам потом лапу давать будет? Попробуйте подумать и дать объективный ответ самостоятельно (да не про собаку!). Попробовали? Не получается? Ничего страшного, даже догматическое богословие предпочитало обходить эту проблему. Хотя, были попытки ответить на этот вопрос, но тогда возникали чудовищнейшие казусы. Простейший пример: Дьявол мучит грешников, в тот же момент и сам является мучимым, привязанным к накаленной адским пламенем решетке (подробнее "видения святого Тунгдала"). Интересно, а как же он людей на путь греха толкает? Говорит: "Чур, вне игры", отвязывается, пойдет, совратит парочку и снова возвращается? И вообще непонятно – если Сатана рекрутирует армию грешников для последней битвы в Армагеддоне, тогда за каким бесом, извините, их мучить? Если же он выполняет Божью волю, тогда о какой битве можно говорить? Мне предполагается вероятным, что христианство в силу своих антагонистических представлений о мире, царя мира мертвых наделило еще и черной злобой и завистью к живущим творениям Господа. Ну, не укладывалось у них в голове, как такой страшный, в общем-то, персонаж мог быть нейтральным, а то и лояльным по отношению к человеку (вспомните, они ведь и Евронимуса в ад переселили, хоть и ангел). Если еще учесть, что его свергли с какой-то там горы, причем не кто-нибудь, а сам Всевышний. Ну не понимали они как после этого можно не воспылать злобой и завистью ко всему живому, а главное к Творцу.

Весьма интересен тот факт, что архаичный, т. е. каббалистический Сатана, играл роль "последней инстанции", эдакого прокурора в суде над грешниками. Функции совратителя, растлителя и др. и пр. на него "навесили" в средневековье (кстати, второе значение слова "сатан", было специализированным и в иудейской судебной практике значило буквально "прокурор", "обвинитель" (2, глава "Сатана")).

Во всех этих нестыковках и казусах, так и прет наружу гигантская мистификация: образ злобного беса, совратителя людей, высосанный из пальца. Ведь таким образом церковь упрочала свое влияние, ибо по тем же липовым законам, только она могла "противостоять" Сатане. А это реальные деньги. Даже деньжищи.

Вы только прочтите следующую пару цитат:

"В развеселой песенке Беранже (…):
Все кардиналы возрыдали:
Прощай, богатство, власть, комфорт.
Отца, отца мы потеряли!
Ах, умер чорт! Ах, умер чорт!" (4)

Или

"В конце прошлого столетия сам папа Лев XIII публиковал нечто вроде пылкой молитвы к архангелу Михаилу, чтобы он снова взялся за страшный меч свой и, бросив свой воинственный клич на все четыре стороны ввысь и вниз от Млечного Пути, еще раз вышел бы в поле померятся со своим старым врагом, которого он не доконал в первый раз, и тот теперь опять, дескать, му-тит умы и пора выбить дурь у него из головы. Итальянские газеты недели две издевались над папским воплем. Кардуччи спросил:

- Уверен ли святой отец, что старый архангел еще жив и в силах?

Артуро Граф отвечал:

- Святейший отец! Я не знаю, какой ответ на ваше предложение после-довал свыше, но и к чему тревожить покой небесного воина? Дело, начатое Христом восемнадцать веков тому назад, закончила цивилизация. Она побе-дила ад и навсегда искупила нас от дьявола." (4)

Уже из пары этих цитат видна вся липовость этого лубочного черта. Его надутость и надуманность. Видна и фигура в папской сутане, стоящая позади своего детища, и умело дергающая ниточки марионетки.

ГЛАВА 2. ЖИЛИЩЕ САТАНЫ.

В наше просвещенное время ни у кого не вызывает сомнения, что Сатана живет в аду. Так уж повелось. На вопрос же что такое ад и где он расположен, никто точно не ответит. Точно так же не ответит что такое и где расположен рай. Хотя, по ортодоксальной христианской мифологии, прочно засевшей у нас в головах, можно утверждать, что рай – это некое место наверху, а ад такое же, но внизу. Между ними – реальный мир. Этакая трехчасность. Рай пока трогать не будем, разберемся с адом. В аду, по догматике, души умерших подвергаются мучениям со стороны демонов. Их то морозят, то варят в котлах с серой, то заставляют жевать собственные губы, то кормят жабами. Вообще, читая-перечитывая все возможные виды казней, придуманные церковниками для грешников в аду, просто диву даешься полету фантазии и широте мысли. Это, каким же надо быть изощренным психом, чтобы такое выдумать? Маркиз де Сад со своей "Философией в будуаре" на фоне теософских трактатов о муках грешников выглядит этаким пионером-онанистом, вышедшим погулять. А самое главное, что догматом было в то время утверждение, что праведники глядя из рая на муки грешников, должны были несказанно радоваться и веселиться. Неверующим советую почитать "Сад демонов", раздел так и называется - "Ад". Вот вам и всепрощение и веротерпимость. По словам католиков тех лет, рай похож на гигантское сборище садистов, для которых райское блаженство заключается в созерцании мук грешников. При этом, что характерно, рай лепили поближе к аду, якобы для того, чтобы праведникам было лучше видно муки грешников. То есть иного способа передачи информации, кроме прямого визуального наблюдения люди тех лет не знали. А позже эти утверждения закоснели и превратились в постулаты, ведущие нас все дальше от истины. Но, вернемся к основному. Ад – место, где отбывают наказание (или просто томятся) души грешников. В эпоху Возрождения, когда люди в принципе, были начитанными, и знали, что население Земли довольно велико, ад представляли огромным местом в центре Земли, со вселенским холодом и прочей атрибутикой. Удивительным в этом было то, что религиоведы (за редким исключением) не представляли себе ад, ну скажем, где-нибудь на небе, или в параллельном измерении. Ну, это так, к слову. То есть ад непременно располагался под землей (выделяется охрененно большим курсивом). Если мы спустимся по временной лестнице вниз, то увидим, что воззрения на внутреннюю природу ада, на разных этапах истории, в корне отличны: изначальным является мотив холода, сырости, тесноты. Адское пламя было добавлено позже, как и огромная протяженность ада. Более того, огонь считался субстанцией божественной, и тогда было придумано особое "фосфорическое пламя", которое не светит, но обжигает. В принципе – довольно странно, если смотреть с точки зрения поздних христиан – у них ад уподобляется огненной пустыне и называется соответственно: геенна огненная. Но все станет на свои места, если предположить, что мотив холода и сырости, а также вечной темноты был первичен, и церковники не захотели нарушать еще одну догму. Вследствие этого и пошли выверты: то у них пламя жжет, но не светит, то вообще чередуются холодные и горячие участки. Они просто оказались заложниками антагонизма, лежащего в Ветхом и Новом завете. Даже я, человек не сильно углублявшийся в чтение, довольно скоро заметил уйму противоречий. Намеки на сырость и холод ада содержатся в Ветхом Завете: например, в Плаче Иеремии, глава третья –

"1. Я человек, испытавший горе от жезла гнева его.
2. Он повел меня и ввел во тьму, а не во свет
…
6. Посадил меня в темное место, как давно умерших."

Книга Иова, глава 10:

"21. Прежде нежели отойду – и уже не воз-вращусь, - в страну тьмы и тени смертной.
22. В страну мрака, каков есть мрак тени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма."

Откровение Иоанна Богслова, глава 20:

"13. тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них."

Или, например, Книга Исайи, глава 24, стих 22:

"22. И будут собраны вместе, как узники, в ров, и будут заключены в темницу, и после долгих дней будут наказаны."

А в Новом Завете Иисус Иосифович стращает свою паству уже геенной огненной.

Итак, в итоге наших рассуждений мы пришли к архаичному представлению об аде, как о темном, сыром, холодном и тесном месте. Больше всего для данной характеристики подходит пещера. В этом месте томятся души грешников. Причем, что характерно в раннем христианстве, да и в Библии нет этих надуманных мотивов казни грешников: все их томления заключаются в нахождении в тесном, сыром месте, не видя солнечного света. Кроме того, в аду тех лет, не наблюдается сонмищ чертей, бесов, демонов и прочих бойцов Адского Воинства. Всё это извращение было добавлено позже, в средние века, когда "просвещенная" интеллигенция была помешана на геральдике, и пыталась придумать строгую иерархию чинов не только в аду, но и в раю. Причем количество ангелов и бесов было подсчитано довольно точно (насколько это вообще возможно ). Желающие могут убедиться, заглянув все в тот же "Сад Демонов", главу под названием "Государство инфернальное". Единственное, что прослеживается достаточно достоверно и не подлежит сомнению, так это нахождение в аду самого Сатаны, как хозяина (ВЛАСтителя) мертвых душ. Теперь самое интересное: у древних славян (вернее у русов-ариев, бореалов, протоиндоевропейцев, что суть одно и то же) был так называемый культ "красного предка". Это когда черепа пращуров не хоронили вместе с телом, а чистили, красили в красный цвет и ставили на полку, якобы для того, чтобы дух предков (он же изначально домовой) охранял дом и наставлял своих неразумных детей (1); отсюда, кстати, и пошло выражение "красный угол", содержимое которого по принятии христианства заменили на иконы. Идем далее. Представим себе, что охотник натыкается в лесу на берлогу медведя в его отсутствие (нет, это не бред, это правда нужно!!!). Что он там видит: в тесной пещере, сырой с затхлым, вонючим воздухом (вспомните ужасный смрад христианских демонов) находятся скелеты людей. С ЧЕРЕПАМИ! Т. е. души неупокоенных соплеменников, возможно родственников. Но кто же владеет ими? Изначально арийские племена точно знали, что это медведь, потому его и назвали медведем, по одной из его главных функций (он "мёды ведает"), чтобы ненароком не призвать на свою голову. А старорусское название медведя – бер (берлога – логово, лежка бера). "Бер" он был наверно потому, что "брал" то, что ему нравится, не спрашивая никого. Потому медведя (имя его назовем позже) и считали властителем подземного мира, царства мертвых. Но потом, когда охотники поняли, что если выйти на медведя с рогатиной, то убить его гораздо проще, чем думали раньше. Получается, что хозяина мертвого царства завалить, как…гм, просто, в общем. И чтобы сохранить непобедимость архетипа начали заменять на различных Змеев Горынычей, Чудо-Юдо, змей, драконов и прочие пакости, позже перекочевавшие в христианскую мифологию (которых, кстати, никто и никогда не видел).

ГЛАВА 3. ОБЛИЧЬЯ ДЬЯВОЛА

Этот раздел один из самых, на мой взгляд, интересных, в плане противо-речий. Судите сами: Бог создал человека по образу Своему и подобию, так? Наделил половыми различиями (хотя все теософы упорно утверждали, что Бог и ангелы Его бесполы и бестелесны). Далее, ангелы суть мысли Бога. Са-тана главный из ангелов. Выходит, что первой мыслью Бога была та мысль, из которой позже получился наш дух мятежа. Сам не понял, зачем написал, ну да ладно.

Итак, Сатана, мысль Бога. Об обличье мысли говорить как-то не принято. С другой стороны, когда говорят "безобразные мысли", имеют ввиду, что они противоречат общепринятым нормам "морали" (по другому слово "мораль" писать не могу). Итак, Сатана противоречит нормам "морали", потому безобразен. Спорно. Чичолина, тоже, например, противоречит нормам "морали", но те, кто знал ее близко, безобразной ее не считали ;-). Но безобразность бесов была постулирована и сомнению не подлежала; почему? Еще один догмат? Догматы ведь имеют под собой реальную основу, существующий прецедент, из-за которого, собственно и была выбрана та или иная форма поведения. Но почему, всегда все "злое", с точки зрения данной религиозной концепции, меняло не только свою сущность, но и свой внешний облик? Самым логичным было бы предположить, что именно облик чудища (для "злого" персонажа) и был первичен для любой религии, а "ликом черен и прекрасен", появилось позже, от осознания, что хоть и падший, но все же ангел и к тому же самый главный. Но и здесь со всеми этими чудовищами нужно быть осторожным: возьмем любое описание демона. Вот под рукой лежит "Сад демонов", открываем "Ваэль". Видим: "первый король, владычествующий над Востоком, является о трех головах: жабы человека и кошки…". Мало? Еще: "Великий граф, является как олень с пламенеющим хвостом…"; это про Фурфура. Такие описания можно перечислять очень долго, и везде демоны будут представать фантасмагорическими чудовищами, лишенными даже намека на антропоморфность. В таких случаях, помня первоисточники, например "Псевдомонархию демонов" Вира, будет логичным предположить, что здесь на внешний облик демонов наложил отпечаток алхимический оккультный символизм того времени. Подлинную архаику необходимо искать не в умствованиях средневековых теософов, а в народных воззрениях на природу Дьявола. Наиболее упрощенное, оно всегда и было наиболее архаичным.

Основным обличьем Дьявола считалось обличие пресмыкающегося вообще (василиск, дракон и др.) и змея в частности, так как раз в Библии змей соблазнил Еву, то посчитали, что управлял им Сатана. Отсюда, кстати, такая ярая ненависть к змеям. Именно дракон (змей), на мой взгляд наиболее архаичен. Змей вообще характерен многим религиям например, в славянстве – это Юша-змей, на теле которого покоится Земля. У скандинавов это Ёрмунганд, один из детей Локи, огромный змей, живший в море и топивший корабли, но постепенно выросший настолько, что телом своим опоясал Землю. Еще, как пример, можно привести китайских драконов и индийских нагов, но они к делу не относятся. Так вот; не знаю, как там с Ёрмунгандом, но одним из признаков жизнедеятельности Юши-змея было "земли трясение", т. е. люди его реально боялись и не хотели неосторожным поступком пробудить. Этот страх впоследствии вовсю эксплуатировали христианские священники. Для них спекулировать образом дракона было просто выгодно. Одним из обличий Дьявола является медведь (о нем речь впереди). Далее, туда влились практически все языческие боги (всевозможные ваалы, баалы (что суть одно и тоже), плутоны, паны, и нечисть рангом пониже). Во всех описаниях Ада, будь то художественная или теософская литература тех лет, в Инферно мы видим всех богов древности: Аполлон, например, стал ангелом Бездны Авадоном, в других местах Люцифером, их сам черт не разберет. Но если приглядеться повнимательнее, и очистить этот образ от наносной антропоидной шелухи и числовых шарад: десять рогов, двенадцать копыт и т. д., мы увидим, что Дьявол превратится в волосатое существо, ходящее на задних лапах, кстати, не имеющее рогов и копыт (вообще, рога и копыта прилепили Сатане за то, что изначально они принадлежали богам плодородия; а в силу зажатости христиан в вопросах отношения полов…). Это хорошо видно, например, в "Саду демонов" на репродукции английской гравюры 11 в. на стр. 119. больше всего, то существо напоминает…медведя…

Обличий было громадное множество, но основные включали в себя не только пресмыкающихся, но и домашних животных, которые вполне могли существовать в диком (полудиком) состоянии. Не говоря о кошках, туда включались собаки, козлы и свиньи. Притом, данное отождествление достаточно архаично (насколько вообще возможно определить время в исследовании данного архетипа).

Бесспорно, это все имело место, причем, откуда взялся козел вполне понятно. Просто следует помнить про еврейский обычай посвящения "козла отпущения" Азазелю. А вот кошки, собаки, свиньи… На мой взгляд, это более поздние додумывания.

ГЛАВА 4. ИМЕНА ДЬЯВОЛА.

С Сатаной и Дьяволом понятно, это нарицательные имена, позже превратившиеся в собственные. Еще один из интересных казусов: Дьявол получил имя Люцифер. Казалось бы, такое мерзкое существо, и вдруг "светоносный". Поздние теософы, запутавшись в своих противоречиях, говорили, что Люцифером Дьявол был до своего падения, после коего получил имя Люцифуга ("бегущего от света") и изменил внешность с трогательно-прекрасной на отвратительно-безобразную (2, глава "Люцифер"). Это противоречие решается, на мой взгляд, гораздо проще: во времена раннего христианства римский император Август Октавиан насильно насаждал культ Аполлона. Это имя тоже значит – лучезарный, светоносный. И многие христиане за насильное отречение от своей веры кляли Аполлона и влили его образ в образ Дьявола.

Все ваалы, баалы, и прочие "идолища поганые", есть не что иное, как местные боги язычников. Имена их восходили к одному корню: *UEL (более поздние вол – вел, бол – бел.) (1). Сюда же можно отнести и того самого "ά" из раннего христианства. Корнями они восходят к одному божеству, от которого пошли такие русские слова, как воля, власть, веление, волосы. Эти разноречивые производные обязаны своим появлением одному русскому божеству – Велесу (подробнее см. (1)). Происхождение их от Велеса, в принципе вполне объяснимо: медведь (он же по сути, Велес), ВОЛОсатый, ВОЛен делать то, что хочет, потому, что имеет ВЛАСТЬ над потомками, через черепа их предков. Со среднестадной точки зрения – маразм полный, но…

Миф о свержении также очень характерен: во всех мифологиях присутствует притча о том, как злобного демона, похитителя скота (вот тебе и "скотий бог"), владыку подземного мира побивает волшебным оружием (молотом, ваджрой, молнией) бог – громовержец и свергает его с некоторой возвышенности. Кстати, скотий Велес собственно потому, что воровал у земледельцев скот и задирал его, поэтому скотоводы-кочевники русы представляли прекрасные Велесовы пастбища с изобилием ворованного скота (вспомните, что Дьявола считали хранителем несметных богатств!). И рогат он стал в то же время, как начал воровать скот. В других религиях его называли, например "запирателем вод". В "Тайнах древних русов" автор приводит весьма остроумное объяснение этих свержений: во времена каменного века, люди прятались от опасностей на скалах и ветвях деревьев. Поэтому самым страшным их врагом был медведь, который, в принципе мог достать человека везде; тогда охотники начали копить в убежищах запасы камней и бить ими медведя при первом удобном случае. Вот вам и "мировое древо - Игддрасиль", "ваджра – молния – молот", "бог – громовержец (ваджрометатель)", мотив "свержения". Бессмертность злых сил, кстати, оттуда же: ведь медведь не один, их много.

А на чем зиждилась спокойная жизнь тех лет? На следовании законам предков. Считалось, что если отойти от постулатов веры, можно навлечь на себя гнев богов, потому, что они хотят именно так, и никак иначе. Замкнутые этносы и выживали, благодаря традициям. Но и замкнутыми они оставались, благодаря тем же догмам и традициям. Киевская Русь стала набирать силу оттого, что вводила в свой пантеон чужих божеств, т. е. у нас еще тогда была свобода вероисповедания, причем не только на словах, как сейчас, а на деле. Потому и государство росло, крепло и набирало силу. Ну, да разговор не об этом. Главное же, Велес в то время был богом простого крестьянства, в отличие, скажем от Перуна, бога родовитых бояр и дружинников. Здесь православная церковь применила хитрый ход: т. к. Велес, в принципе, заключал в себе и добрую и злую ипостаси, был Великим Пастухом и владыкой загробного мира (слияние образов медведя – убийцы и пастуха – похитителя скота), плюс именно он имел самую широкую аудиторию верующих, ведь ему поклонялись не только на Руси, но и в других частях света, просто знали под другими именами, его и сделали прототипом Сатаны. Отсюда и греческое "a", корень БОЛОС, помните про замещение "Б" на "В"? а "a" – "диа", "деа", "дио", по-гречески и есть "бог", слово, произошедшее от старорусского "див". Это косвенно подтверждается таким не относящимся к делу источником, как "Сатанинская Библия" А. Ш. ЛаВея. Вот строчка из главы "Ад, Дьявол и как продать свою душу": "Само же слово "Дьявол" происходит от индийского "деви", которое означает "бог"". В латинском языке "деви" превратилось в "деу", "деа", "дио". А позже в "дья". Непереведенной оставалась часть "вол" (он же "волос"). То есть, если переводить, получается: "бог Во(е)ло(е)с". Кроме того, именно в пользу славянского (нет, правильнее будет все-таки протоиндоевропейского или арийского, ибо славяне, прямые их потомки) происхождения Дьявола говорят объективные факты.

Перевод имен Аполлон и Люцифер тождествен? В какой-то мере - да. Только ассоциировались эти имена с разными понятиями: Аполлон - со светом Солнца, Люцифер - со светом Венеры. Так что какие-то различия в восприятии их народом должны быть, следовательно влился не весь образ, а скорее всего его словоформа. Проще говоря, с образом Дьявола стало ассоциироваться определенное название, несущее невербальную информацию.

Здесь примечание: сходство имен было мною взято на основе тождественности функций: и тот и другой есть "несущий свет", а вот свет чего, я уже не углублялся. Но целом, замечание полезное, ведь при всем своем огромном количестве имен у христианского Дьявола есть лишь те функции, которые ему определила церковь.

И к слову о разных именах архетипа. Однозначно тут заявлять нельзя. Например, если следовать теологической демонологии (да и любой демонологии в целом), то там существуют четкие различия между Дьяволом, Сатаной и Люцифером. Конечно, каждый автор разделяет их по собственному усмотрению, поэтому придраться к тебе не могу, нечем :-))). Хотя, недавно прочитал нетеологическую демонологию и призадумался. Люцифер, являясь одним из могущественнейших демонов Сатаны (следи за мыслью) в то же самое время выше его рангом. В тексте выделений не было и мысль прошла незамеченной, зато потом... До сих пор графическую модель построить не могу :-)))

Вопрос о том, почему произошло дробление одного Дьявола на нескольких персонажей довольно запутанный. Но, на мой взгляд, здесь не обошлось без влияния библии. Там в разных книгах Дьявола называют по разному и наделяют разными функциями.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мне кажется, в общих чертах я довольно четко обрисовал архиграндиознейшую мистификацию всех времен и народов. Христианские священники заставили верующих бояться и ненавидеть одного из главных богов практически всех пантеонов Евразии. Бога нашего земного мира и мира подземного. Бога, хранящего знания о природе всех вещей, ибо живущий в недрах, знает больше, чем парящий в небе. Ведь, по мифологии славян, Род, после сотворения мира, сел на верхушку мирового дуба и отдыхал, созерцая содеянное, предоставив трудиться тем, кто помоложе. Христиане обрастили прямое и скромное древо языческого персонажа таким ворохом чудовищных побегов, что за ними полностью скрылся ствол. Но главным преступлением было то, что они отучили простой люд отвечать за свои проступки, ведь как просто было сказать теперь: "бес попутал", и купить индульгенцию, умножая тем самым чудовищный воз ошибок. Вот они, методы церкви, свободно идущей на ложь, и громоздящей нелепость на нелепости, ради единственной возможности: манипулировать умами своей паствы. Теперь видно, кто подлинные владыки душ человеческих. Вспоминается рассказанная как-то Эдвардом Радзинским притча: в английскую церковь не пустили чернокожего мальчика. Он сел перед порогом церкви и плачет. К нему подходит Бог и спрашивает: "Мальчик, ты почему плачешь?". Мальчик, вытирая слезы, говорит, указывая рукой на храм: "Они меня туда не пускают!". Тогда Господь вздохнул тяжело и говорит: "Ты знаешь, меня они туда тоже не пускают". Хотя рассказывал он эту притчу по другому поводу, но применительно контексту статьи, она подходит вполне. В общем, для кого-то это покажется полным идиотизмом, но это мои слова и мысли, и они такие, какие есть. Поэтому я изложил их, как смог, с надеждой на объективную критику и трезвую оценку. Я не требую резко отказаться от старого взгляда на мир читателей данной статьи. Наоборот, такой человек достоин лишь презрения, ибо не имеет твердой жизненной платформы. Я буду очень рад, если смогу заронить зерно сомнения, и заставить читателя начать анализировать и проверять, хотя бы для того, чтобы опровергнуть. Ибо в споре, кроме мордобоя, иногда рождается ИСТИНА.

С уважением ко всем прочитавшим Вёртер Бух.

Список использованной литературы

1. "Тайны древних русов" Ю. Д. Петухова Изд.:"Вече" 2001г.
2. "Сад демонов. Словарь инфернальной мифологии средневековья и возрождения" автор-составитель А. Е. Махов, М.: Интрада 1998г.
3. Библия под редакцией гл. Демиурга Ойкумены Яхве Адонаи Саваофовича изд.: "Мертвое море Лтд." Год неизвестен.
4. "Дьявол" А. В. Амфитеатрова изд. "Велес" – "Парамир" 1991 г.

Все остальные источники являются эпизодическими и их названия указываются в статье.

---

Warrax Black Fire Pandemonium  http://warrax.net   e-mail warrax@warrax.net
This page last modified 01-01-V A.S.

---

---

---

http://warrax.net/daimon/01/html/10.html

Амина Оландер Лэп

Один сатанизм или много

1. Введение

Сатанисты, которые нечетко определяют свою философию или вообще не имеют таковой, нередки. Эти индивиды часто готовы принимать несколько определений «истинного сатанизма» в качестве равноправных, обычно объясняя это тем, что сатанизм основан на выборе собственной философии и собственных норм.

Однако зачем тогда называть свою философию сатанизмом? Если все, что подразумевается по этим словом, — индивидуальный подход, то почему просто не назвать себя независимым индивидуалистом? Так, в конце концов, можно избежать ассоциаций с концепцией, которую осуждает большинство людей. Непросто отказаться от мысли, что открытость по отношению к свободному определению — признак апатии, знак того, что собственное определение нечетко. Если одна из этих возможностей и является причиной принятия множества определений, то имеет ли вообще смысл называть себя сатанистом? Данная статья пытается ответить на этот вопрос.

2. «Измы», слова и концепции

Слово «сатанизм» можно разделить на корень «сатан» и суффикс «-изм». Этот суффикс обозначает способ действий или мышления, духовное или идеологическое движение, основанное на концепции «Сатаны». Однако сам по себе этот факт не позволяет интерпретировать «Сатану» и не указывает, какое явление называется «сатанизмом».

Чтобы правильно расшифровать значение слова, необходимо его рассмотреть внимательнее. Для начала следует разделить две существующих интерпретации, которые никогда не должны смешиваться друг с другом.

1. Слово «сатанизм» относится к воображаемому подрывному антихристианскому заговору, который контролируется Дьяволом или сотрудничает с ним. От этого определения можно с легкостью отказаться как от игры воображения по двум очевидным причинам. Во-первых, определение требует существования явления (которое не существует), и, во-вторых, само явление описано в нечеткой и противоречивой манере. Итак, это определение — чистая игра воображения и не описывает существующих явлений.

2. Слово относится к философии, идеологии или религии, которые разделяются группами самоназванных сатанистов. У разных групп различные определения, которые, в разной степени, противоречат друг другу. Здесь мы имеем дело с несколькими определениями, некоторые из которых могут оказаться видами философии или религиями.

Отделив эти две часто смешиваемых интерпретации, можно уточнить значение термина «сатанизм» путем рассмотрения наиболее часто встречающихся заявлений.

«Все что угодно является сатанинским»

Это заявление встречается как среди самозваных сатанистов, которые говорят, что все, что они делают, является по определению сатанинским, так и среди не-сатанистов, которые утверждают, например, что черная одежда или ролевые игры — сатанинские.

Если определять сатанизм через «все является сатанинским», то определение перестает таковым быть. Бессмысленно использовать определение, не проводящее к дихотомии, т. е., если в нем не определяется, когда некие атрибуты должны присутствовать, а когда нет. Например, не имеет смысла говорить о птицах, если невозможно объяснить, является ли объект птицей или нет. Так и заявление «я сатанист» становится бессмысленным, если сатанизм может означать все что угодно. Заявление ничего не выражает.

«Все, что называется сатанизмом, и есть сатанизм»

Это заявление избыточно, потому что его предикат содержится в субъекте. Его можно сравнить с высказыванием «все кошачьи принадлежат к кошкам». Хотя это и может помочь объяснить ребенку слово «кошачьи», в нем не объясняется, кто такие кошачьи, потому что знание о том, что значит слово «кошачьи», подразумевает и знание о «семействе кошачьих». Так что новой информации не сообщается. В предыдущем высказывании, «все, что называется сатанизмом, сатанизм и есть», термин и его описание идентичны, но ни одно из них не определено.

Высказывание размывает определение до такой степени, что оно теряет всякую описательную силу. Оно также полностью концентрируется на выражении и игнорирует — или забывает — существование. Если бы мы заявили, что «все, что называется птицами, и есть птицы», такое высказывание было бы очевидно неверным (слон не превращается в птицу только потому, что его кто-то так называет), это же очевидно верно и для высказывания «все, что называется сатанизмом, и есть сатанизм». Если бы кто-либо использовал слово «птица» для того, что птицей не является, его бы обвинили в том, что или не знает, что слово значит, или неверно его использует. Термин не может существовать, если не существует правил, описывающих его верное и неверное применение, потому что в противном случае он становится бессмысленным.

Кстати, на практике выражения «все, что называется сатанизмом, и есть сатанизм» и «все является сатанинским» идентичны, потому что в определенных случаях сатанинским можно посчитать все что угодно.

«Каждый, кто называет себя сатанистом, и есть сатанист»

Это выражение также избыточно. Заявление о том, что каждый, называющий себя сатанистом, сатанистом и является, не предоставляет никакой новой информации за исключением, разве что того, что это лицо себя считает сатанистом.

Высказывание только описывает, как называет себя это лицо, но не описывает, как это лицо действует или думает; следовательно, не может служить в качестве описания «-изма».

Единственное, что отличает это высказывание от других, основанных на описании, а не на содержании, — это слово «сатанист». Это подразумевает, что если научить попугая говорить «я сатанист», то такой навык его им и сделает. (Если бы можно было стать врачом, просто назвав себя так, люди бы серьезно думали перед посещением клиники.)

Если выбрать это определение сатанизма, то необходимо согласиться с тем, что никто не может претендовать на звание сатаниста как его характерной особенности. Можно признавать, что у некоторых есть больше знаний о различных группах и их определениях сатанизма, но было бы бессмысленно сказать, что Антон ЛаВей лучше подходит под определение, чем сбитый с толку подросток.

Это определение также предполагает, что «Сатанинская Библия» не важнее граффити с антихристианскими призывами и что невозможно определить, связаны ли убийства, самоубийства, человеческие жертвоприношения, кражи, изнасилования и другие преступления с сатанизмом. Единственный критерий — заявление индивидуума о том, что такие действия являются сатанинскими. Также становится невозможно ответить на вопросы о философии сатанизма.

3. Критерии объективного определения

Осмысленно определить сатанизм можно только в том случае, если это термин описывает концепцию, которую можно отличить от других. Значит, определение должно быть достаточно узким. Оно должно давать возможность определить, когда что-то сатанизмом является, а когда нет.

Объективные исследования накладывают ограничения на то, какие явления можно включить в рассмотрение. Более того, может потребоваться деление сатанизма на подкатегории, если только начальное определение не является очень исключительным, потому что не всегда возможно разумно сгруппировать все явления, включенные в исследование.

Здесь также чрезвычайно важно верно объяснить варианты и не смешивать две подкатегории. У слова может быть несколько значений, но в этом случае значения должны определяться независимо. «Лук»[1], например, — это и оружие, и растение, однако выстрелить из растения не получится, а растительный лук выглядит совсем иначе. Оба варианта использования слова «лук» корректны, но они осмысленны только тогда, когда оба значения не объединяются и раскрываются в контексте. Смешение таких разных значений слова, как при описании одного и того же явления, привело бы к бессмысленным и противоречивым высказываниям. В случае сатанизма, как правило, следует отделять христианские мифы от существующей философии и идеологий.

Если же, тем не менее, необходимы общие заявления о сатанизме, то следует обратить внимание на размер групп сатанистов[2] и на то, какие источники серьезно воспринимаются большинством сатанистов. Общие заявления должны выводиться из общих тенденций, а не непроверенных рассказов. Описания сатанизма как существующего явления должны основываться на мыслях и действиях существующих сатанистов. Принятие христианских мифов о сатанизме в качестве отдельного «вида сатанизма» равносильно принятию антисемитских высказываний как «вида иудаизма».

4. Критерии субъективного определения

Для определения собственной философии сатанисты должны выделить ключевые элементы, отличающие сатанизм от других видов философии или религии. Также сатанисты должны определить, к каким областям их жизни относится сатанизм. Включает ли сатанизма философию, религию и политику, или относится только к стилю жизни и манере одеваться? Выбираются ли сатанисты сатанизм как философию или просто как ярлык? Необходимо решить, является ли термин «сатанизм» словом, которое используется без значения, или адекватно описывает основание их философии? Это требование применимо и тогда, когда другие называют себя сатанистами. Если термин не описывает ничего конкретного, он не описывает вообще ничего.

Группы, определяющие собственные формы сатанизма, не обязательно считают все остальное не-сатанинским. Немногие концепции являются «черно-белыми» и группы могут найти «степени сатанизма» в других философиях. Некоторые элементы могут считаться неважными; например, можно считать, что для собственного определения атеизм куда важнее определенного стиля в одежде.

Несмотря на открытость по отношению к другим определениям сатанизма, каждый сатанист должен понимать, что он субъективен и считает некоторые определения лучше других. Сатанист собирает собственную философию, которая наиболее осмысленна для него самого. Другие определения будут отличаться, и по сравнению с этими определениями собственное будет (по крайне мере, субъективно) считаться предпочтительным.

5. Какое определение лучше?

Чтобы ответить на вопрос, какое определение сатанизма лучше, необходимо оценить степень противоречивости и ясности концепций. Если определение не описывает концепцию, отличную от других концепций, как в случае со слишком широким определением, это определение бесполезно или, в лучшем случае, неадекватно. Если в определении присутствуют исключающие друг друга конструкции, то концепция ничего не проясняет.

Более того, если принимать сатанизм как философию, то и определять его нужно согласно обычным требованиям, предъявляемым к философии. Среди прочего, сатанизм должен рассматривать основные философские вопросы, а к аргументам применять философский метод. Если эти требования не удовлетворены, то определение либо не описывает философию, либо эта философия примитивна и ей не хватает содержания.

Определение сатанизма как противоположности христианству или как «то, что называется сатанизмом», не удовлетворяет ни одному из этих требований.

Плохое определение не мешает группе им пользоваться. Однако вскоре такая группа начнет отвечать на критику словами о то, что критики недостаточно понимают, или что непоследовательность — это часть общего целого, или модифицируя определение «на месте» и затем заявляя, что так было всегда.

6. Другие «сатанинские» группы

Интересно, что некоторые сатанисты, обычно считающие себя авторитетами по вопросам ценностей и морали, очень неохотно спорят, когда другой сатанист считает что-то «сатанинским». В частности, предполагается, что сатанисты сомневаются во всем, но может ли быть так, что адвокаты Дьявола позволяют себя обмануть, когда подзащитный притворяется, что думает так же?

Нет никакой причины доверять другим группам только потому, что они называют себя сатанистами. Многие такие группы настолько различны, что могут быть как атеистическими, так и теистическими, и парадигмы часто несовместимы.

На практике сатанизм представляет собой множество определений, где слово «сатанизм» является единственным объединяющим фактором. Часто у группы сатанистов больше общего с другими религиями или школами философии, чем с другими группами, называющими себя сатанистами.

Сравнение групп сатанистов можно проводить на основе символизма и мифологии, а также философии. Разные группы сатанистов использую христианскую, нордическую, буддистскую или египетскую мифологию и символизм, существуют группы, использующие либо западные парадигмы, либо восточные учения. Некоторые группы лучше всего классифицировать в качестве религий, в то время как другие лучше назвать философскими школами или даже просто молодежными субкультурами.

Множество определений в рамках одной общей религии — распространенное явление; например, только в христианстве существует более 25 тыс. различных интерпретаций. Однако все эти группы основывают свою идеологии на одной книге, одной мифологии и, до определенной степени, на одних и тех же заявлениях. У сатанизма нет таких фундаментальных ограничений, что позволяет еще большее разнообразие. На самом деле, вероятность прийти к согласию с произвольно выбранной группой сатанистов примерно такая же, как и со случайно выбранной религиозной или философской группой.

Таким образом, даже если принять достаточно четкое определение основ сатанизма, то придется отказать некоторым группам причастности к сатанизму или, по меньшей мере, согласиться, что существуют сатанисты, использующие термин иначе. Их следует рассматривать в качестве отдельных явлений, не имеющих отношения к собственному определению сатанизма.

7. Что следует из определения

Когда христиане описывают сатанизм, они обычно основывают определение на собственном религиозном мировоззрении, что часто заставляет их считать другие религии, популярную культуру (такую как рок-музыка), другие христианские группы, политические системы, атеистов, феминистов, вегетарианцев, гомосексуалистов и так далее — сатанистами. Эти определения соответствуют их мировоззрению, но не требованиям науки. Таким образом, их определения следует считать религиозными заявлениями, демонизирующими явления, несовместимые с их мировоззрением.

Социологический подход начинается с групп, которые используют термин «сатанизм», говоря о себе, а также с явлений, которые группы считают относящимися к термину. Следующий шаг — отделение групп мифических от существующих, а нормы от вариантов. Только после этого можно сказать что-либо осмысленное. Социологическое описание сатанизма влияет на общественное мнение и может быть использовано в законодательном контексте, когда постулируются связи с сатанистами или нарушаются основные права сатанистов.

Когда сатанисты описывают сатанизм, они определяют свою философию. То есть они принимают то, что считают позитивным или, по крайней мере, рациональным. Их определения влияют на их собственное понимание сатанизма, но также влияют и на общество, если информация распространяется через интервью или интернет. Если посмотреть на то, как воспринимались четко определенные концепции, такие как «евреи» или «негры», в истории, то становится очевидно, что общественное мнение чрезвычайно важно. Негативные предрассудки приводили к преследованиям, геноциду и рабству.

С точки зрения самосохранения публичное признание некоторых сатанистов в свя??и с преступными группировками или группами, оправдывающими преступления, является абсолютной глупостью, особенно если конкретная группа сатанистов такие действия не поддерживает. Это может показаться забавным и «шокирующим», если вы бестолковый подросток, но для взрослого с профессиональной карьерой это совершенно неуместно. Если бы сатанизм был таким, как заявляют группы наподобие «Order of Nine Angels», сатанизм был бы вне закона, детей бы насильственно отбирали у сатанистов, а самих бы их лечили в психиатрических клиниках. К счастью, сатанизм не таков, а группы, подобные «Order of Nine Angels», — это в лучшем случае пародия, и никогда не действовали так, как заявляли. Поддержка позиций, которые противоречат собственной и мешают жить адекватной жизнью, саморазрушительна. Если сатанист поддерживает такие группы как «часть сатанизма», несмотря на несогласие с идеологией группы, то у него неверное определение сатанизма и, возможно, скрытое желание к саморазрушению. Такие сатанисты наносят вред не только себе, но и другим сатанистам.

8. Заключение

Если термин включает все, то не описывает ничего. Для использования термина его необходимо определить так, чтобы было возможным понять, верно или неверно он применяется. Это значит, что термин должен быть достаточно четко определен; если значений несколько, то каждое из них должно быть определено независимо от другого. Определения «каждый, кто называет себя сатанистом, и есть сатанист» и «все, что называется сатанизмом, и есть сатанизм» неверны, потому что неясны, противоречивы и бессмысленны.

Если индивидуум желает осмысленно заявить о себе как о сатанисте, необходимо определить конкретное значение термина. Сатанист может с уважением относиться к другим вариантам использования, однако он вряд ли сможет считать их равными своему определению или включенными в него, даже если они относятся к одной группе.

Перевод И. Аникеева

[1] В оригинале «bat», т. е. летучая мышь и бейсбольная бита. — Прим. перев.

[2] Некорректно: как раз профанация всегда собирает больше последователей, т.к. «просто и понятно, а еще — тусуемся!». — Прим. V

http://roman-chuk.narod.ru/4/Metamorfoses-satana.htm    http://warrax.net/96/04/meta.html

Любовь Романчук

Метаморфозы образа Сатаны

Отношение к Сатане как аллегорической фигуре, воплощающей мировое зло, и одновременно конкретному его носителю, имеющему определенное материальное воплощение, в ту или иную эпоху зависело от отношения к явлению бунта. Первый бунтовщик и возмутитель божеского порядка, носящий несколько имен (Сатана - "противник", дьявол, Люцифер и др.), в Ветхом завете выступает символом непокорности, но вовсе не мирового зла. Бунт лежал в основе сотворения мироздания. С метафизической точки зрения в основе любого бунта обычно лежат два момента, условно определяемые как позитивный и негативный:

1) свободолюбие и свобода воли;
2) тщеславие и гордыня.

Идея метафизического бунта, бунта вообще легла в основу романтического течения. Интерес к демоническому, возникший у романтиков, был не случайным; его обусловили прежде всего социальные потрясения, прокатившиеся по Европе в 18-нач. 19 вв., которые необратимо изменили общественное мировоззрение, сместив привычные акценты в трактовке общечеловеческих понятий. В "бунтующем мире" по-иному расставляются акценты на понятиях добра-зла, красивого-ужасного, рационального-иррационального, греха и искупления и, соответственно, в ином ключе переосмысляются библейские образы и мотивы [1. C.139-140].

Одним из первых к проблеме переосмысления библейской истории и библейских образов подошел Мильтон в "Потерянном рае", 1667. Как впоследствии писал романтик П.Шелли, анализируя значение, которое оказала данная поэма на мировой литературный процесс: "Ничто не может превзойти энергию и величие образа Сатаны... в "Потерянном рае". Ошибочно считать, будто он был предназначен стать общедоступной иллюстрацией воплощенного зла... Мильтон настолько исказил распространенное убеждение (если это можно считать искажением), что не дал своему богу никакого нравственного превосходства над своим дьяволом" [2. C.426]. А в другой статье добавлял: "Потерянный рай" привел в систему современную мифологию… Что касается Дьявола, то он всем обязан Мильтону. Данте и Тассо представляют его нам в самом неприглядном виде. Мильтон убрал жало, копыта и рога; наделил величием прекрасного и грозного духа - и возвратил обществу" [3. C.402]. По мнению B.Белинского, возвеличение Сатаны над Богом было у Мильтона непреднамеренным, представляя апофеозу восстания (бунта) против авторитета. Отношение П.Шелли к поэме Мильтона характерно для эстетики романтизма. И если, раскрыв величие Сатаны, опоэтизировав его великий бунт, Мильтон в целом не оправдывает его, так что сатана по-прежнему остается для него отрицательным образом, аккумулирующим в себе мировое зло, то романтики иначе подходят к его трактовке. В демонических картинах первого бунта, живописуемых Мильтоном, современники усматривали отражение революционных потрясений эпохи, в которых принимал участие и сам поэт. Однако заложенная Мильтоном символика, несомненно, была намного шире и многообразнее. Ее отражение и развитие связано с именами Блейка ("Пророческие книги", 1794) и Бекфорда ("Ватек", 1786), которые, помимо бунтарства, вносят в образ сатаны трагические нотки. Если мильтоновский Сатана призывает вкусить познание и тем пойти наперекор Богу, то бекфордовский Эблис, напротив, наказывает за жажду запретного знания и слепое любопытство. В облике демона появляются мотивы, нашедшие впоследствии отражение у Лермонтова: печаль, отчаяние, трагизм, нежность, красота. Демон начинает вселять не страх, а глубокую печаль, это уже не отвратительное дантевское существо из преисподней, а таинственная личность, тираноборец. Мотивы "Ватека" и тема "сатанизма", поднятая им, оказала заметное влияние на творчество европейских романтиков XIX в. "Образ восседающего на огненном шаре Эблиса, - по замечанию А. Елистратовой, - отдаленно предвосхищал Люцифера и падших ангелов Байрона, лермонтовского Демона и другие "сатанинские" образы в поэзии романтизма" [4. C.82].

Метафизический бунт всегда носит богоборческий характер. В сакральном мире, где метафизика заменяется мифом, не вызывающим вопросов и сомнений, нет места для бунта. Со смертью бога, с уходом сакрального мира его место занимает "бунтующий мир". Бунт становится главным измерением человека, отстаивая в мире человеческий порядок. Метафизический бунт романтиков стал своего рода прощальной песней уходящему сакральному миру и первым воплощением нового, иррационального и обессмысленного мира, мира без бога, но с человеком. Бунт лишил бога власти, но придал цену жизни. В новом непостижимом мире образ первого бунтовщика получил иное осмысление.

В поэме "Каин" Байрона (1821) Люцифер, раскрывающий Каину тайны бытия и подготавливающий его к испытаниям, сам низлагает с себя ответственность за мировое зло. Его слова:

"Добро и зло - две сущности, даятель
Не создает их. Вам добро он дарит?
Благим его зовите. Дарит зло?
Не называйте зло моим, покуда
Источник неизвестен" [5. C.391-392]

станут программными для романтической трактовки образа Сатаны, в соответствии с теорией двойственности объединяющем в себе добро и зло. Байроновский Люцифер - дока по части казуистики. Его приговор Богу основан на многочисленных доказательствах и логических построениях [6], а самооправдание зиждется на дилемме:

"А кто его [добро] не жаждет:
Кто любит зло? Никто, ничто" [6. C.432].

Аналогичной трактовки придерживался Лермонтов в "Демоне", смягчая его вину психологической мотивировкой:

"Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья,
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья -
И зло наскучило ему" [7. C.161].

П. Шелли в эссе "О Дьяволе и дьяволах", опубликованном лишь после его смерти, в оправдание Сатаны напишет, что последний, "будучи сотворен Богом, не может иметь никаких желаний и склонностей, кроме тех, что заложены в нем его создателем" и что "задатки его могли развиться лишь настолько и лишь в том направлении, как это позволяло движение, приданное Богом всему мирозданию. Винить Дьявола в его дурных поступках столь же несправедливо, как винить часы, когда они неточно ходят…" [3. C.405].

А Бодлер в "Литаниях Сатане" прямо назовет его борцом за обездоленное человечество.

"О мудрейший из ангелов, дух без порока,
Тот же Бог, но не чтимый, игралище рока…
Вождь изгнанников, жертва неправедных сил,
Побежденный, но ставший сильнее, чем был…
Все изведавший, бездны подземной властитель,
Исцелитель страдальцев, обиженных мститель…
Бунтарей исповедник, отверженных друг,
Покровитель дерзающей мысли и рук…
Отчим тех невиновных, чью правду карая,
Бог-отец и доныне их гонит из рая…" [8. C.232-235].

Бог у Бодлера наделяется функциями зла, а Сатана, соответственно, добра. Ср. с монологом Люцифера у Байрона в "Каине", приведенным выше. Подобная трактовка звучит и в эссе П. Шелли "О Дьяволе и дьяволах". Переосмысление образа Сатаны в литературе романтизма можно свести к нескольким направлениям:

1) с одной стороны, Сатана начинал мыслиться в революционном аспекте в роли двигателя прогресса, скептического начала, побуждающего человека творить и познавать, бунтаря против тирании, пусть и Божеской (подобная трактовка, прослеживаемая еще в трагедии К. Марло "Трагическая история жизни и смерти доктора Фауста", 1589, "Потерянном рае" Мильтона и затем получившая философско-художественное воплощение в трагедии Гете "Фауст", обрела законченное выражение у Блейка в образе бога Орка, воплощающего бунтующее начало, и в поэме Кардуччи "К Сатане", 1863):

"Сатане - славословье!
О бунтарь непреклонный,
о победная сила
мысли освобожденной!…
Вдаль стремится, как буря,
как гигант-победитель.
Это он, о народы,
он, великий воитель! " [9].

2) с другой стороны, дьявол обретал все более человеческое воплощение, претерпевая своеобразную секуляризацию и обытовление и превращаясь из внешнего источника искушения в советчика человека или даже его благодетеля, помогающего тому придти к постижению и осмыслению своего бытия. В подобной роли выступает Люцифер в драме Байрона "Каин", таинственный незнакомец в романе Годвина "Сент-Леон", 1799, черт в новелле Шамиссо "Удивительная история Петера Шлемеля", 1814, частично - Демон Лермонтова; предельно секуляризованы черти Гоголя. Черт как нуменальная середина сущего, отрицание всех глубин и вершин - это вечная плоскость, вечная вульгарность. Как отмечал Д. Мережковский, "Гоголь первым увидел черта без маски, увидел его настоящее лицо, страшное не своей необычностью, а обычностью, паскудством; первый понял, что лицо чорта является не чужим, странным, фантастическим, а знакомым, вообще реальным "человеческим, слишком человеческим" лицом, лицом толпы" в ее "бессмертной вульгарности" [10. C.299].

3) с третьей стороны, дьявол выступает в роли критического элемента существующих на земле порядков, что становится особенно характерно для английской романтической литературы ("Мыcли дьявола" Кольриджа и Саути, 1799; баллада П.Шелли "Прогулка дьявола", 1812, Байрона "Поездка дьявола", 1813 и "Видение суда", 1821);

4) и, наконец, дьявол становится метафорой темной стороны человеческой натуры, его негативным двойником, действующим изнутри сознания. Ролевые значения образа двойника и дьявола в этом плане совмещаются, переходя в синонимию. Двойник человека - это одновременно и библейский дьявол, принявший полное человеческое подобие в его негативном исполнении.
В сакральной мифологической картине мира абсолютное зло помещается в области "чужого" - в лесу, за морем, в стране варваров, в подземном аду. У де Сада оно уютно располагается в "нашем", посюстороннем мире, не нуждаясь ни в какой трансцендентности. У романтиков область зла, "чужого" располагается в человеческой душе. Как напишет Шарль Бодлер, перенося романтическую двойственность с вымышленного литературного персонажа в "свое обнаженное сердце" и тем самым осуществляя роль связующего звена между божественным и дьявольским началом: "в каждом человеке всечасно присутствуют сразу два устремления - одно к богу, другое к сатане" [11].

Поскольку в человеческом представлении дьявол всегда ассоциировался со смертью (у Мильтона именно Сатана впускает Смерть, свою былую, а ныне переродившуюся дочь, в человеческий мир по проложенной им через хаос дороге), то человек, идущий на сделку с дьяволом или же принимающий его поддержку, неизбежно вбирал в себя часть мертвой энергии [12]. При всем своем неоднозначном отношении к фигуре дьявола, романтики не избежали этого парадокса. Поскольку демоническая энергия суть мертвая энергия, то человек, спознавшийся со злом, частично обретал статус мертвеца, автомата, живущего в пограничной области "Жизни-и-в-Смерти", впервые описанной Кольриджем в "Сказании о старом мореходе". Вспомним в этом плане овладевшего демонической энергией и порвавшего с миром живых Манфреда Байрона, старого морехода Кольриджа, "автоматов" Гофмана, демонических героев Годвина, М. Шелли и Э.По. Таковы обладающие повышенной демонической энергией гоголевские "мертвые души", все его черти, ведьмы и колдуны, являющиеся временно ожившими мертвецами ("Вий", "Страшная месть"), пушкинские бесы, байроновский Люцифер, увлекающий Каина в царство смерти - потусторонний мир теней; лермонтовский Демон, в неизбывном отчаянии бороздящий просторы Вселенной. Дьявол как посредник между миром человека и миром смерти становился невольным утешителем человека, его последним прибежищем в бренном мире. Бунт против Бога и сотворенного им мира (т.е. жизни) был в своей глубинной сути бунтом против смерти [13]. Но, как всякий бунт, он заключал в себе парадокс "отрицания отрицания".

Демоническая энергетика - это на самом деле энергетика смерти, то самое дыхание бездны, хаоса, которое особенно ощутимо в творчестве романтиков. Итогом демонического развития является остановка. Мотив остановки звучит во всех "страшных" произведениях романтизма (новелла Арнима "Хозяева майората", 1820; роман "Мандевиль" Годвина; "Манфред", "Каин", "Тьма" Байрона; "Щелкунчик" Гофмана, "Романсы о Розе" Брентано и др.). Именно в остановке в конечной мере и кроется исток ужаса. Предчувствие полной остановки порождает, по П.Шелли, ощущение надвигающегося "потока судьбы" [14. C.388], фатального исхода. "Страшный мир, - как пишет Н.Я. Берковский, - страшен тем, что он окончательно сложился, не обещая движения и перемен", это "мир, в котором история кончилась, просветы кончились, мир без окон и без дверей, мир со сплошными стенами. В остановившемся мире все люди лишние, всем вынесен приговор бездеятельности и вымирания. А сам мир как целое… стал механизмом, геометрическим построением, исключающим жизнь и душу" [15. C.367]. Предначертанием подобного мира без внутреннего движения являлся страшный мир романтиков Кольриджа, Мэри Шелли, Метьюрина, Гофмана, Э.По, Гоголя. В череде превращений, передвижений, свойственной героям романтизма, в самом бегстве романтиков от всякого конца, контура, формы сокрыто фатальное мировосприятие остановки мира, его всеобщей мертвящей демонизации. В "Мельмоте" поражает единообразие исторической жизни и тоска этого единообразия, сохраняемого от эпохи к эпохе, где герой наказан вечным возвращением к тем же картинам и бытию в одних и тех же подробностях.

Романтический поиск, провозглашение безграничной свободы творчества трансформируются в метафизику "остановленного мира" именно вследствие бунта. "Остановленный мир" - это своего рода протест, бунт против мира иррационального, чуждого и непознаваемого. Дьяволу и не обязательно появляться в данных произведениях собственной персоной, его присутствие сказывается на общей атмосфере повествования, в тех страстях, которые обуревают героями, не зря получивших наименование "демонических" [16] - каждый из них несет в себе частицу сатанинского семени (согласно Э.По, "беса извращенности"), подобно Медарду из "Эликсиров сатаны" Гофмана, выступая представительством дьявола и олицетворяя тем самым двойственность человеческой натуры в новом романтико-метафизическом понимании. Состояния мятущейся души, ее брожения несут в романтизме, по выражению В.А. Котельникова, следы своеобразной "демонической опаленности" [17. C.6]. "В его ухмылке виден дьявол сам,/ Он гнев и страх внушает всем…" [18. C.315], - пишет Байрон о Конраде.

Дьявол у романтиков - это метафора пустоты, небытия, метафизической дыры и одновременно символ переходящей в бунт тоски по жизни иной, нездешней. Потому в образах демонических героев зачастую объединяются предельные антиномии: гора - бездна ("Манфред" Байрона), лед - пламень ("Корсар" Байрона), злодейство - благородство (герои Гюго и Шиллера) и т.д. Сама концепция романтического бунта, бунта вообще предполагала изменение отношения к негативному библейскому персонажу, а воспевание бунта влекло воспевание "красоты зла" (термин А. Мюссе) - той самой смертельной красоты, которую мы находим еще в "кладбищенской" лирике Юнга и Грея, в сатанинских чертогах Эблиса в "Ватеке" Бекфорда, в необузданном мифотворчестве Блейка, в энергетике мстящей стихии у Кольриджа ("Сказание о старом мореходе", "Ворон") и Мелвилла ("Моби Дик"), в титанических порывах байроновских Конрада и Манфреда [19].

Сам бунт, олицетворяющийся с сатанинским началом, получил у романтиков небывалую по выразительности поэтизацию. Сублемируя романтические искания в этой области, Камю в ХХ в. в эссе "Бунтующий человек" напишет: "Я восстаю - следовательно, мы существуем" [20. P.432]. Следствия из его абсурда - "мой бунт, моя свобода и моя страсть" [21. C.267] суть реминисценции романтической формулы видения. Эти три момента находятся в тесной взаимосвязи. В описании истории Сатаны средневековые и позднейшие теологии концентрировали внимание на первом моменте. Мильтон обогатил образ библейского дьявола второй составляющей, проникнув в психологические истоки бунта. Романтики ввели в рассмотрение измерение страсти, тем самым предельно сблизив сатану с человеком и превратив его из однозначно-линейной абстрактной фигуры в существо сложное, многогранное и таинственное. Мятежные демоны романтиков, равно как и "демонические герои" романтизма - существа исключительных страстей. В этом их общность, но и отличие от обычного человека.

Данный позитивный момент выводит фигуру дьявола из круга негативных и далеких библейских персонажей в близкий ракурс человеческого бунтующего мира. Если теологи отказывали дьяволу в праве на любовь, а народные поверья, напротив, наделяли демонических существ особой, однако низшего рода плотской страстностью, вынуждавшей их (в качестве инкубов и суккубов) к различного рода любовным отношениям с людьми, то, начиная с "Влюбленного дьявола" Казота (1772), романтики привносят в образ Сатаны и бунтующих демонических героев высокую, хотя и "темную" духовность ("Демон" Лермонтова, баллада Саути "Адельстан", "Манфред", "Каин" и "Корсар" Байрона и др.). Данное прочтение сатанинских образов в реабилитационном ключе будет подхвачено в конце ХІХ - нач. ХХ в. литературой символизма и декаданса (Вл. Соловьев, Л. Андреев, А. Блок и др.). И если Мильтон и Блейк восславили красоту бунта, "отпадения", катастрофы, а Байрон создал своего рода скорбную эстетику вечного зла, то Бодлер поэтизировал распад и саму смерть как равные компоненты жизни. Абсолют зла, связанного уже не с жизнью в качестве ее необходимой составляющей, а с ее разрушением, восславит впоследствии Лотреамон (Дюкасс) в "Песнях Мальдорора" (1869).

Начатая в эпоху предромантизма с безобидного "любопытства ко злу" (вспомним "готические романы" с тяготеющим над героем преступным роком), дьяволиада у романтиков продолжилась демонизмом, а в ХХ в. сатанизмом (достаточно в связи с этим упомянуть "сатанистские" мотивы постдекаданса и постмодернизма, трактат Дж. Папини "Дьявол" (1953), где делается попытка полной реабилитации Сатаны и др.). Безусловно, было бы упрощением сводить данный процесс к однозначно поступательному развитию темы. Речь может идти лишь о некоей тенденции, имевшей истоком демонизм романтиков, но тенденции весьма характерной [22]. Постоянно повторяющееся падение Сатаны и его полное преображение возможно лишь в мире, где господствует нигилизм. По мнению Т. Альтицер, "полностью и окончательно этот нигилизм воплощается в Сатане "Потерянного рая" Мильтона - прямой противоположности Мессии. Сатана Мильтона превращается в поэмах Блейка "Мильтон" и "Иерусалим" в Творца, уничтожающего себя в апокалипсисе. Это самоуничтожение есть образ смерти Бога в новейшую эпоху и одновременно - явление Сатаны во всей его полноте" [23].

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ

1. См.: Зенкин С. Писатель в маске монстра // Иностранная литература. - 1993.- № 1.
2. Шелли П.Б. Защита поэзии // Шелли П.Б. Письма. Статьи. Фрагменты (пер. З.Е. Александровой). - М.: "Наука", 1972 (АН СССР "Лит. памятники").
3. Шелли П.Б. О Дьяволе и дьяволах // Там же. - С.401-410.
4. Елистратова А. Предромантизм // История всемирной литературы: В 9 т. Т.5. - М.: Наука, 1988.
5. Байрон Дж. Каин: Мистерия (пер. Г. Шенгели) // Байрон Дж.: Избранные произведения. - М.: Гос. изд-во худ. лит., 1953.
6. Cм.: Байрон Дж. Каин: Мистерия (пер. И. Бунина) // Байрон Дж. Соч.: В 3-х т. Т.2. - М.: "Худ. лит.", 1974. - C.412-413.
7. Лермонтов М. Демон // Лермонтов М.Ю. Избранное. - М.: Гос. изд-во худ. литературы, 1953.
8. Бодлер Ш. Литании Сатане (пер. В. Левика) // Бодлер Ш. Стихи. - Ростов-на-Дону: Книжное изд-во, 1991. - С.232-235.
9. Цит. по: Поэзия Джозуэ Кардуччи (пер. И.Поступальского) // История итальянской литературы XIX-XX вв. / Володина И.П., Акименко А.А., Потапова З.М., Полуяхтова И.К. - М.: "Высшая школа", 1990. - С.91-92.
10. Мережковський Д.С. У тихому болоті ("Гоголь і чорт") // Історія філософії України/ Упорядники М.Ф. Тарасенко, М.Ю. Русин, А.К. Бичко та ін. - К.: Либідь, 1993. - С.298-314.
11. Бодлер Ш. Об искусстве. - М.: Искусство, 1986. - 412 с.
12. См.: Терц А. В тени Гоголя// Собр. соч.: В 2-х т. Т.2. - М.: СП "Старт", 1992. - С.317-319; Ямпольский М. Демон и лабиринт. - М., 1996.
13. Cм.: Франк С.Л. Смысл жизни // Вопросы философии. - М., 1990. - № 6.
14. Шелли П.Б. О "Мандевиле" Годвина. Письмо редактору "Экзаминера" (пер. З. Александровой) // Шелли П.Б. Письма. Статьи. Фрагменты. - М.: Наука, 1972 (АН СССР "Лит. памятники"). - С.385-388.
15. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. - Л.: Худ. лит., 1973. - 567 с.
16. Романчук Л.А. Генезис "демонического героя" в романтизме // Придніпровський науковий вісник. - Дніпропетровськ: Наука і освіта, 1998. - лист. - № 130 (197).
17. Котельников В.А. О христианских мотивах у русских поэтах // Литература в школе. - 1994. - № 3. - С.3-10.
18. Байрон Дж. Корсар (пер. Ю. Петрова) // Байрон Дж. Избранное. - М.: Изд-во "Правда", 1985. - С.307-355.
19. См.: Романчук Л.А. Специфика темы "красоты зла" в романистике Годвина // Актуальні проблеми літературознавства. Т.3. - Дніпропетровськ: "Навчальна книга", 1998. - C.127-139; Потницева Т.Н. Проблема романтического метода в романах М.Шелли "Франкенштейн", "Матильда": Автореф. дис. … к-та филолог. наук. - М.: Моск. Пединститут, 1978. - 32 с.
20. Camus A. Essais. Bibliotheque de la Pleiade, Paris, Gallimard, 1965.- 1100р.
21. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде (пер. А.М. Руткевича) // Сумерки богов: Сб. / Под ред. А.А. Яковлева. - М.: Изд-во полит. литературы, 1990. - С.222-318.
22. См. подробнее: Романчук Л.А. Дещо з історії понять добра та зла// Романчук Л.А. Жовті сліди на гарячому попелі. - Дніпропетровськ: "Січ", 1998. - С.52-66.
23. Альтицер Т. Россия и апокалипсис // Вопросы философии. - 1996. - №1.

(Бiблiя i культура. Вип.1. - Черновцы: "Рута", 2000. - С.156-161)